Кто бы ни был ты, иль кто бы ни была,
Привет тебе, мечтатель вдохновенный,
Хотя привет безвестный и смиренный
Не обовьет венцом тебе чела.
Вперед, вперед без страха и сомнений;
Темна стезя, но твой вожатый — гений!

Ты не пошел избитою тропой.
Не прослужил ты прихоти печальной
 Толпы пустой и мелочной,
 Новейшей школы натуральной,
 До пресыщенья не ласкал
 Голядкина любезный идеал.

 Но прожил ты, иль прожила ты много,
 И много бездн душа твоя прошла,
 И смутная живет в тебе тревога;
Величие добра и обаянье зла
Равно изведаны душой твоей широкой.
И образ Лидии, мятежной и высокой,
 Не из себя самой она взяла?

 Есть души предизбранные судьбою:
 В добре и зле пределов нет для них;
 Отмечен помысл каждый их
 Какой-то силою роковою.
И им покоя нет, пока не изольют
 Они иль в образы, иль в звуки
 Свои таинственные муки.
 Но их немногие поймут.
 Толпе неясны их желанья,
 Тоска их — слишком тяжела,
 И слишком смутны ожиданья.

Пусть так! Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,
 Вперед, вперед, хоть по пути сомнений,
 Кто б ни был твой вожатый, дух ли зла,
 Или любви и мира гений!
Декабрь 1848 

 
Вечер душен, ветер воет,
 Воет пес дворной;
Сердце ноет, ноет, ноет,
 Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,
 Воздух так сгущен...
Весь дыханием холеры,
 Смертью дышит он.

Все одна другой страшнее
 Грезы предо мной;
Все слышнее и слышнее
 Похоронный вой.

Или нервами больными
 Сон играет злой?
Но запели: "Со святыми,-
 Слышу,- упокой!"

Все сильнее ветер воет,
 В окна дождь стучит...
Сердце ломит, сердце ноет,
 Голова горит!

Вот с постели поднимают,
 Вот кладут на стол...
Руки бледные сжимают
 На груди крестом.

Ноги лентою обвили,
 А под головой
Две подушки положили
 С длинной бахромой.

Тёмно, тёмно... Ветер воет...
 Воет где-то пес...
Сердце ноет, ноет, ноет...
 Хоть бы капля слез!

Вот теперь одни мы снова,
 Не услышат нас...
От тебя дождусь ли слова
 По душе хоть раз?

Нет! навек сомкнула вежды,
 Навсегда нема...
Навсегда! и нет надежды
 Мне сойти с ума!

Говори, тебя молю я,
 Говори теперь...
Тайну свято сохраню я
 До могилы, верь.

Я любил тебя такою
 Страстию немой,
Что хоть раз ответа стою...
 Сжалься надо мной.

Не сули мне счастье встречи
 В лучшей стороне...
Здесь - хоть звук бывалой речи
 Дай услышать мне.

Взгляд один, одно лишь слово...
 Холоднее льда!
Боязлива и сурова
 Так же, как всегда!

Ночь темна и ветер воет,
 Глухо воет пес...
Сердце ломит, сердце ноет!..
 Хоть бы капля слез!.. 

 Es ist eince alte Geschichte,
 Doch bleibt sie immer neu*

 1

Опять они, два призрака опять...
Старинные знакомцы: посещать
Меня в минуты скорби им дано,
Когда в душе и глухо, и темно,
Когда вопрос печальный не один
На дно ее тяжелым камнем пал
И вновь со дна затихшую подъял
Змею страданий... Длинный ряд картин
Печальною и быстрой чередой
Тогда опять проходит предо мной...
То — образы давно прошедших лет,
То — сны надежд, то — страсти жаркий бред,
То радости, которых тщетно жаль,
То старая и сладкая печаль,
То всё — чему в душе забвенья нет!
И стыдно мне, и больно, и смешно,
Но стонов я не в силах удержать
И к призракам, исчезнувшим давно,
Готов я руки жадно простирать,
Ловить их тщетно в воздухе пустом
И звать с рыданьем...

 2

 Вот он снова — дом
Архитектуры легкой и простой,
С колоннами, с балконом — и кругом
Раскинулся заглохший сад густой.
Луна и ночь... Всё спит; одно окно
В старинный сад свечой озарено,
И в нем — как сон, как тень, мелькнет подчас
Малютка ручка, пара ярких глаз
И детский профиль... Да! не спит она,—
Взгляните — вот, вполне она видна —
Светла, легка, младенчески чиста,
Полуодета... В знаменье креста
Сложились ручки бледные!.. Она
В молитве вся душой погружена...
И где ей знать, и для чего ей знать,
Что чей-то взгляд к окну ее приник,
Что чьей-то груди тяжело дышать,
Что чье-то сердце мукою полно...
Зачем ей знать? Задернулось окно
Гардиною, свеча погашена...
Немая ночь, повсюду тишина...

 3

Но вот опять виденье предо мной...
Дом освещен, и в зале небольшой
Теснятся люди; мирный круг своих
Свободно-весел... Ланнера живой
Мотив несется издали, то тих,
Как шепот страсти, то безумья полн
И ропота, как шумный говор волн,
И вновь она, воздушна и проста,
Мелькает легкой тенью меж гостей,
Так хороша, беспечна так... На ней
Лишь белизной блестит одной убор...
Ей весело. Но снова чей-то взор
С болезненным безумием прильнул
К ее очам — и словно потонул
В ее очах: молящий и больной,
За ней следит он с грустию немой...

 4

И снова ночь, но эта ночь темна.
И снова дом — но мрачен старый дом
Со ставнями у окон: тишина
Уже давным-давно легла на нем.
Лишь комната печальная одна
Лампадою едва озарена...
И он сидит, склонившись над столом,
Ребенок бледный, грустный и больной...
На нем тоска с младенчества легла,
Его душа, не живши, отжила,
Его уста улыбкой сжаты злой...
И тускло светит страшно впалый взор,-
Печать проклятья, рока приговор
Лежит на нем... Он вживе осужден,
Зане и смел, и неспособен он
Ценой свободы счастье покупать,
Зане он горд способностью страдать.

 5

Старинный сад... Вечернею росой
Облитый весь... Далекий небосклон...
Как будто чаша, розовой чертой,
Зари сияньем ярко обведен.
Отец любви!.. В священной ночи час
Твой вечный зов яснее слышен в нас.
Твоим святым наитием полна,
Так хороша, так девственна она,
Так трепетно рука ее дрожит
В чужой руке — и робко так глядит
Во влаге страсти потонувший взгляд...
Они идут и тихо говорят.
О чем? Бог весть... Но чудно просветлен
Зарей любви, и чист, и весел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 6

Опять толпа... Огнями блещет зал,
Огромный и высокий: светский бал
Веселостью натянутой кипит,
И масок визг с мотивом вальса слит.
Всё тот же Ланнер страстный и живой,
Всё так же глуп, бессмыслен шум людской,
И средь людей — детей или рабов
Встречает он, по-прежнему суров,
По-прежнему святым страданьем горд —
Но равнодушен, холоден и тверд.
И перед ним — она, опять она!
И пусть теперь она осквернена
Прикосновеньем уст и рук чужих,—
Она — его, и кто ж разрознит их?
Не свет ли? Не законы ли людей?..
Но что им в них?— Свободным нет цепей.
Но этот робкий, этот страстный взгляд,
Ребячески-пугливый, целый ад
В его груди измученной зажег.
О нет, о нет! не люди — гневный Бог
Их разделил... Обоим дико им
Среди людей встречаться, как чужим,
Но суд небес над ними совершен,
И холоден взаимный их поклон,
Едва заметный, робкий.

 7

 И опять
Видение исчезло, чтобы дать
Иному место. Комната: она
Невелика, но пышно убрана
Причудливыми прихотями мод...
В замерзшее окно глядит луна,
И тихо всё, ни голоса... но вот
Послышался тяжелый чей-то вздох.
Опять они... и он у милых ног,
С безумством страсти в очи смотрит ей...
Она молчит, от головы своей
Не отрывает бледных, сжатых рук.
Он взял одну... он пламенно приник
Устами к той руке — но столько мук
В ее очах: больной их взгляд проник
Палящим, пожирающим огнем
В его давно истерзанную грудь...
Он тихо встал и два шага потом
К дверям он сделал... он хотел вздохнуть
И зарыдал, как женщина... и стон,
Ужасный стон в ответ услышал он.
И вновь упал в забвении у ног...
И долго слов никто из них не мог
На языке найти — и что слова?
Она рыдала... на руки опять
Горячая склонилась голова...
Она молчала... он не мог сказать
Ни слова... Даль грядущего ясна
Была обоим и равно полна
Вражды, страданья, тайных, жгучих слез,
Ночей бессонных... Смертный приговор
Давно прочтен над ними, и укор
Себе иль небу был бы им смешон...
Она страдала, был он осужден.

 8

Исчезли тени... В комнате моей
По-прежнему и пусто, и темно,
Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней
Мне давят грудь... Мне стыдно и смешно,
А к призракам давно минувших дней
Готов я руки жадно простирать
И, как ребенок, плакать и рыдать... 

 
Тебя таинственная сила
Огнем и светом очертила,
 Дитя мое.
И все, что грустно иль преступно,
Черты боятся недоступной,
 Бежит ее.

И все, что душно так и больно
Мне давит грудь и так невольно
 Перед тобой
Порою вырвется невнятно,-
Тебе смешно иль непонятно,
 Как шум глухой...

Когда же огненного круга
Коснется веянье недуга,-
 Сливаясь с ним
И совершая очищенья,
К тебе несет оно куренья
 И мирры дым. 

 
 (Посвящается И. А. Манну)

Великолепный град! пускай тебя иной
 Приветствует с надеждой и любовью,
Кому не обнажен скелет печальный твой,
 Чье сердце ты еще не облил кровью
И страшным холодом не мог еще обдать,
 И не сковал уста тяжелой думой,
И ранней старости не положил печать
 На бледный лик, суровый и угрюмый.

Пускай мечтает он над светлою рекой
 Об участи, как та река, широкой,
И в ночь прозрачную, любуяся тобой,
 Дремотою смежить боится око,
И длинный столб луны на зыби волн следит,
 И очи шлет к неведомым палатам,
Еще дивясь тебе, закованный в гранит
 Гигант, больной гниеньем и развратом.

Пускай, по улицам углаженным твоим
 Бродя без цели, с вечным изумленьем,
Еще на многих он встречающихся с ним
 Подъемлет взор с немым благоговеньем
И видеть думает избранников богов,
 Светил и глав младого поколенья,
Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов
 Или рабов презренных униженья.

Пускай, томительным снедаемый огнем,
 Под ризою немой волшебной ночи,
Готов поверить он, с притворством незнаком,
 В зовущие увлажненные очи,
Готов еще страдать о падшей красоте
 И звать в ее объятьях наслажденье,
Пока во всей его позорной наготе
 Не узрит он недуга истощенье.

Но я — я чужд тебе, великолепный град.
 Ни тихих слез, ни бешеного смеха
Не вырвет у меня ни твой больной разврат,
 Ни над святыней жалкая потеха.
Тебе уже ничем не удивить меня —
 Ни гордостью дешевого безверья,
Ни коловратностью бессмысленного дня,
 Ни бесполезной маской лицемерья.

Увы, столь многое прошло передо мной:
 До слез, до слез страдание смешное,
И не один порыв возвышенно-святой,
 И не одно великое земное
Судьба передо мной по ветру разнесла,
 И не один погиб избранник века,
И не одна душа за деньги продала
 Свою святыню — гордость человека.

И не один из тех, когда-то полных сил,
 Искавших жадно лучшего когда-то,
Благоразумно бред покинуть рассудил
 Или погиб добычею разврата;
А многие из них навеки отреклись
 От всех надежд безумных и опасных,
Спокойно в чьи-нибудь холопы продались.
 И за людей слывут себе прекрасных.

Любуйся ж, юноша, на пышный гордый град,
 Стремись к нему с надеждой и любовью,
Пока еще тебя не истощил разврат
 Иль гнев твое не обдал сердце кровью,
Пока еще тебе в божественных лучах
 Сияет все великое земное,
Пока еще тебя не объял рабский страх
 Иль истощенье жалкое покоя. 

 
Да, я люблю его, громадный, гордый град,
 Но не за то, за что другие;
Не здания его, не пышный блеск палат
 И не граниты вековые
Я в нем люблю, о нет! Скорбящею душой
 Я прозираю в нем иное -
Его страдание под ледяной корой,
 Его страдание больное.

Пусть почву шаткую он заковал в гранит
 И защитил ее от моря,
И пусть сурово он в самом себе таит
 Волненье радости и горя,
И пусть его река к стопам его несет
 И роскоши, и неги дани,-
На них отпечатлен тяжелый след забот,
 Людского пота и страданий.

И пусть горят светло огни его палат,
 Пусть слышны в них веселья звуки,-
Обман, один обман! Они не заглушат
 Безумно страшных стонов муки!
Страдание одно привык я подмечать,
 В окне ль с богатою гардиной,
Иль в темном уголку,- везде его печать!
 Страданье - уровень единый!

И в те часы, когда на город гордый мой
 Ложится ночь без тьмы и тени,
Когда прозрачно все, мелькает предо мной
 Рой отвратительных видений...
Пусть ночь ясна, как день, пусть тихо все
 вокруг,
 Пусть все прозрачно и спокойно,-
В покое том затих на время злой недуг,
 И то - прозрачность язвы гнойной. 

 
Спи спокойно - доброй ночи!
 Вон уж в небесах
Блещут ангельские очи
 В золотых лучах.
Доброй ночи... Выдет скоро
 В небо сторож твой
Над тобою путь дозора
 Совершать ночной.

Чтоб не смела сила злая
 Сон твой возмущать:
Час ночной, пора ночная -
 Ей пора гулять.
В час ночной, тюрьмы подводной
 Разломав запор,
Вылетает хороводной
 Цепью рой сестер.

Лихорадки им прозванье;
 Любо им смущать
Тихий сон - и на прощанье
 В губы целовать.
Лихоманок-лихорадок,
 Девяти подруг,
Поцелуй и жгуч, и сладок,
 Как любви недуг.

Но не бойся: силой взора
 С неба сторож твой
Их отгонит - для дозора
 Светит он звездой.
Спи же тихо - доброй ночи!..
 Под лучи светил,
Над тобой сияют очи
 Светлых божьих сил.